Невозможно рассказать, какое действие произвела на меня эта простонародная песня про виселицу, распеваемая людьми, обреченными виселице. Их грозные лица, стройные голоса, унылое выражение, которое придавали они словам и без того выразительным, — все потрясало меня каким-то пиитическим ужасом.
Гости выпили еще по стакану, встали из-за стола и простились с Пугачевым.		 It is impossible to describe the impression made on me by this common-people song about gallows sung by those doomed to hang on them someday. Their ferocious faces, harmonious voices, the sad expression with which they uttered words expressive as they were, — all this astounded me with a sort of poetic awe.
The guests drank yet another bumper, rose from table, and took leave of Pugatchéf.