Глава восьмая

Жена да учится в безмолвии, со всякою покорностью; а учить жене не позволяю, ни властвовать над мужем, но быть в безмолвии.
— 1-е Тимофею, 2:11-12

В Ленинграде весна приходила на смену зиме, и дни постепенно становились длиннее. И всё же снег ещё выпадал, а дороги были покрыты грязным льдом. В это время церковное начальство, руководившее нашей экспедицией, прилетело в Россию проведать нас.
Благодаря моему легендарному дяде Герберту У. Армстронгу наше церковное начальство отлично разбиралось в богатстве, великолепии и роскоши. Дядя Герберт жил в особняке, наполненном ценными произведениями искусства, золотыми скульптурами семнадцатого века и тарелками из дворца императора Николая. На стенах были шёлковые обои, в особняке проживала горничная и имелся лимузин. Обедал он обычно в самых дорогих ресторанах Голливуда и Бербанка, в заведениях вроде Perino's, где даже в восьмидесятых годах обед обходился в сто долларов за блюдо. Жизнь его проходила в полётах по всему миру на трёх личных реактивных самолётах, общении с сильными мира сего, с которыми он был на короткой ноге, и проповеди Евангелия.
Поэтому неудивительно, что наше духовенство остановилось в Астории — самой престижной гостинице Ленинграда. Мы встретились с ними за ужином в великолепной гостинице и обсудили, как продвигался наш проект. Разговор шёл, в основном, между начальством, Клиффом, Симоной и Дарлин. Похоже, никому были не интересны мои соображения насчёт того, чем мы могли заняться в России, но я нашла утешение в роскошной еде. Уже несколько месяцев я не принимала участия в подобном пиршестве. Официант подливал вино, и я его охотно пила. В том году в Ленинграде хорошее вино было редкостью, и я им наслаждалась. Я выпила всего два бокала, но духовенство стало на меня косо смотреть, и я поняла, что они меня уже осуждают.
Вскоре после визита церковного начальства я, оставшись в квартире одна, устроила акт шпионажа в спальне Дарлин, так как мне было любопытно, что же было запрятано там. Я наткнулась на письмо, которое она писала своему пастору в Сан-Хосе. "Не понимаю, как Господь мог выбрать Дебору для такой важной Работы, — писала она каракулями, похожими на паутину. — Она бестолочь с эмоциями! Её сюда вообще нельзя было отправлять. Она недостаточно сильна для России".
Я выскользнула из её спальни, испытывая горечь поражения и отвращение — скорее к себе, чем к ней. Неужели она не замечала, как сильно я старалась? Видимо, нет.
Через несколько недель нам позвонил один из церковных руководителей, которые к нам приезжали. Нам было нельзя обращаться к духовенству по именам. Все они были мистер Тот или мистер Этот, и у их жён тоже не было имён. Жену церковного чина звали просто "миссис [Такая-то Фамилия]". Руководитель нашего проекта, которого я буду называть "мистер Большой и Важный Босс", сперва захотел поговорить с Дарлин. Она схватила телефон и пробралась с ним в свою комнату, откуда стали доноситься её горькие жалобы. Правда, я не могла расслышать всё, что она говорила, но в этом и не было необходимости. Мне было совершенно ясно, на что она жаловалась. Излив свою душу (на это ушло полчаса), она с невозмутимым видом подала трубку мне. Её бледно-голубые глаза победно сверкали.
Я забрала телефон в свою комнату и начала рассказывать мистеру Большому и Важному Боссу, как мне было тяжело жить с Дарлин, но он строго заставил меня замолчать и угрожающим голосом сообщил:
— Вы должны ладить с Дарлин. Если не поладите, ты отправишься домой. Больше ничего не хочу слышать об этом. А ещё — завязывай со спиртным. Я доступно выражаюсь?
— Вполне.
Это было всё, что я могла ответить. Я старалась не допустить даже тени сарказма в своём голосе. Ему было наплевать на мои жалобы! Он полчаса слушал разглагольствования Дарлин, и, видимо, ему вполне этого хватило, чтобы составить общую картину того, что происходит. Он не спросил, как у меня дела, да и вообще не задавал никаких вопросов. Казалось, он даже отдалённо не интересовался тем, что я говорю. Я поняла, что если буду жаловаться, он без раздумий отправит меня домой. Смысла спорить не было.
Повесив трубку, я ощутила себя такой изолированной и одинокой, как никогда до этого. Меня терзало беспокойство. Я была так одинока! Мне казалось, что я больше не вынесу. А ещё эта проклятая Церковь! Меня тошнило от Церкви, от лицемерия, строгих правил и постоянного осуждения. Но я много лет мечтала жить в России, и будь я проклята, если бы сдала свою мечту без боя! Я собиралась адаптироваться, как и раньше. Я решила стать образцом покорности и подчинения! Я решила показать им "дух кроткий и молчаливый" — в моём, громком, исполнении.
Однако мои непростые отношения с Дарлин сблизили меня с Клиффом и Симоной. Они, по крайней мере, выслушивали меня, и оказалось, что они тоже не в особом восторге от неё.
Неизбежная война за власть разразилась между стэнфордской выпускницей, являвшейся экспертом по России, и Клиффом — участником нашей экспедиции, спонсируемой Церковью. Хоть Дарлин и сражалась яростно, в отличие от робкого и тихого Клиффа, исход битвы был предрешён. Церковь не позволяла женщинам занимать руководящие должности. Возможность руководить предоставлялась в Церкви только мужчинам — начиная от священников и пасторов и кончая редакторами наших изданий и телепередач, дирижёрами хоров и председателями студенческих союзов. Не имея члена, нельзя было и думать о руководящей должности. Всё, на что могли рассчитывать женщины, было несерьёзными должностями вроде председателя еженедельных посиделок за кофе или чем бог послал, или "Женского клуба", где женщины учили друг друга премудростям домашнего хозяйства, готовки и покорности.
Дарлин в открытую потешалась над Клиффом в присутствии русских, пользуясь его неспособностью понимать, о чем идёт речь. За несколько месяцев жизни в России я уже начала говорить на среднем уровне, но бедняга Клифф по-прежнему едва мог строить предложения. Дарлин полагала, что Клифф не понимает ничего. Но она его недооценила. Клифф понимал гораздо больше, чем мог сказать, а тогда, когда он всё же не понимал, рядом с ним всегда была Симона, у которой русский был почти такой же свободный, как и у Дарлин.
— А какое будет от моего имени уменьшительное? — как-то спросил Клифф у Кирилла.
— Не знаю, — по-русски ответил Кирилл. Имя было иностранное, поэтому он сомневался. — Может, "Клиффчик"?
Дарлин не выдержала и захихикала.
— Как "лифчик"? — пошутила она.
После такой шутки Кириллу стало неловко. То, что Дарлин в открытую смеётся над своими собственными коллегами с Запада, не впечатляло русских. Постепенно они начали воспринимать в качестве ключевого человека нашей группы Клиффа, а не Дарлин. А Клифф, которого церковное руководство уже считало ответственным по многим вопросам, писал еженедельные отчеты в штаб-квартиру ВЦБ и информировал власть имущих о том, что Дарлин сеет раздор.
Спустя много лет я раздумывала обо всём этом и поняла, что Дарлин создавала плохую карму, которая накапливалась, накапливалась и вскоре должна была обрушиться на неё.