Thread: Russian translation of "My Big Fat Soviet Adventure" (see Blogs)

"когда колеса лайнера остановились и мелодия, тихо игравшая в кабине пилотов, замолкла, пробулькав, как умирающая лягушка."

Не могу найти"пробулькав" по словарю :-/


Edit: Why does every time a member deletes a message it leaves a "tombstone"?...

Originally Posted by Valda

Не могу найти"пробулькав" по словарю :-/

Past adverbial participle of "пробулькать".

В начале пятой главы описывается жанр "dating game show".
Мне трудно подобрать адекватный перевод. "Игровое шоу встреч"? Звучит коряво.
У кого есть мысли, как это корректно перевести на русский? Кто в теме?

Глава девятая

Полночь
Не слышно ни звука,
Может, луна потеряла свою память?
Она одиноко улыбается
В свете лампы.
Увядшие листья собираются у моих ног,
И ветер начинает стонать.
— Песня "Память", Барбра Стрейзанд

После премьеры "новой и улучшенной" "Найди меня" государственный отдел рекламы наводнили звонки. "Наводнить" его звонками было совсем не сложно, так как у нас был всего один телефон. Ярко-красный пластиковый телефон стоял на деревянном столе в главном офисе, где мы собирались в перерывах.
За деревянным столом обычно сидела Соня — женщина с сильным материнским инстинктом, относящаяся к остальным сотрудникам, как к своим детям. Особенно она заботилась о Кирилле: делала ему аккуратный массаж, когда у него болела голова после ночных пьянок.
Юрий, ведущий "Найди меня", часто пользовался телефоном и обычно говорил по нему так, как будто собеседник находится в соседней комнате и нужно кричать, чтобы тебя услышали.
"Алло! Слушаю! Да, да, да, да..."
В телефонных разговорах всегда слышались звуки телевидения в главном офисе — оно там всегда работало. Обычно на ярком итальянском диване сидели, развалившись, один-два сотрудника и смотрели зарубежные фильмы самых разных стран и самыми разными субтитрами. Часто были французские фильмы с английскими субтитрами и русским переводом за кадром, который монотонно читал один человек.
Андрей, Кирилл и Саша часто сидели на диване, смотрели фильмы и пили чай.
В офисе был всегда включенный чайник, а рядом с ним царил бардак. Если внимательно изучить чашки, можно было проследить всю советскую историю от Горбачёва и до самого Ленина, отпечатавшуюся во множестве слоёв пятен от чая. Чашки всегда выглядели грязными, хотя сотрудники (обычно Соня) мыли их каждый день.
Как-то раз я решила помыть эти чашки. Я как следует оттёрла их в туалете. Глядя на рыжеватую воду, льющуюся из крана, я решила, что, наверное, мы не зря её кипятили для чая. Когда я в офисе расставляла чашки по своим местам, появился Кирилл и спросил меня, чем это я занимаюсь.
— Они грязный, — сказала я на ломаном русском. — Я мыть их.
Как ни странно, Кирилла это оскорбило.
— Не стоит тебе мыть чашки, — сказал он неодобрительно.
— А почему? — спросила я в недоумении.
Он пожал плечами, слегка нахмурившись.
— Мы тут все как одна семья, — сказал он.
Этого я не поняла. Как можно было обидеть его, помыв чашки? И потом, если мы семья, то почему же не можем помыть чашки друг для друга? Иногда так трудно было понять русскую культуру. Я начала приходить к мысли, что, даже если я научусь бегло говорить по-русски, постигать русскую культуру будет мне всё так же тяжело, и у меня всегда будет такое чувство, как будто я бреду в густом тумане. Русские продолжали удивлять меня. Я никак не могла предсказать, как они поведут себя в той или иной ситуации.
Я вспомнила случай, произошедший пару дней назад, когда Коля ходил со мной в здание радио записывать звук для рекламы. Мы смеялись и говорили на странной смеси русского и английского, ставшей чем-то вроде нашего личного языка. У Коли была привычка говорить стихами, потому что большую часть своего словаря он составил из песен. Это было очень мило и очаровывало меня, хотя я и не давала ему этого почувствовать.
На улице был снег. Я чувствовала себя раскованно, поэтому сделала снежок и смачно залепила ему, застав врасплох. Он засмеялся, сгрёб снег и запустил в меня, но я пригнулась, и снежок пролетел мимо.
— "Кто в меня не попал, тот меня поцеловал!" — пропела я, смеясь, как ребёнок.
Коля остановился и уставился на меня.
— "Поцеловал"?
Он сделал пару шагов в мою сторону, тепло улыбаясь и с огоньками в зеленых глазах.
На мгновение мне стало страшно, что он собирается меня поцеловать. Моё сердце сильно забилось — от страха, что нас увидят, или ещё по каким-то причинам, о которых я не хотела в тот момент думать. Я покраснела и отвернулась.
— Это просто детская песенка, Коля, она ничего не означает.
Я пошутила о чём-то, чтобы сменить тему, и мы пошли дальше, но было видно, что он разочарован.
Так или иначе, но "Найди меня" оказалось такой успешной, что такие разочарования были незаметны на фоне всего остального. Передача шла по одному из трёх существовавших тогда советских телеканалов, который смотрели, по оценкам, восемьдесят миллионов человек. Телезрителям было не из чего выбирать, и они к тому же мечтали попробовать "американского пирога".
В начале девяностых русские, похоже, были влюблены в Америку. Они мечтали, что Америка вытащит их из руин Советского Союза и приведёт в светлый, прекрасный мир, которого они были до этого лишены. Светлым он стал. Но тогда, в те дни, полные надежд и ощущения перемен, они, конечно, не понимали, какую цену придётся заплатить за то, чтобы в жизни стало больше света.
"Найди меня" в новом, "западном", стиле, сразу же стала хитом. Коле дали полную свободу для творчества, и он тесно сотрудничал со мной, как будто я была его личным консультантом. Он познакомил меня с некоторыми из своих сотрудников — режиссёрами, авторами песен и актёрами. Мой уровень русского вырос, и я смогла вести с ними увлекательные беседы. Серьёзные разговоры на философские темы, о политике, о жизни.
Иногда Коля, стесняясь, играл мне свои песни. Его большие, утонченные руки с нежностью прикасались к клавишам синтезатора, который он разместил в нише одного из бесчисленных коридоров на телевидении. Его песни были в стиле евро-техно, а слова он писал на английском. Я не всегда понимала, о чём поётся в его песнях, потому что мне никогда не удавалось послушать их более одного-двух раз. И я так и не догадалась, о ком он поёт. Но я находила его русский акцент приятным на слух, и мне нравилось проводить с ним вместе эти недолгие мгновения.
Меня впечатлял Колин талант, но в то же время мучила зависть. Ему было всего девятнадцать, но он играл, как профессиональный музыкант. Я играла далеко не так хорошо, и была этим подавлена. Но всё же, набравшись храбрости, я играла Коле свои песни и иногда пела.
— Деб, у тебя такой красивый голос! — воскликнул он. После чего поделился своей идеей: что, если мне спеть на российском телевидении?
Я взволновалась не на шутку. Похоже, в России я могла делать всё, что захочу. Я почувствовала себя звездой.
В качестве вокального дебюта Коля записал в моем исполнении "Память" — известную песню Барбры Стрейзанд из бродвейского мюзикла "Кошки". Коля устроил моё выступление, на котором я должна была вживую исполнить песню, в воинской части. Он сказал, что солдаты оценят моё пение. Но, так как со звуком в воинской части были кое-какие проблемы, придётся включить дорожку с моим пением, заранее записанным, и я должна буду петь под эту фонограмму.
Я чувствовала себя так, как будто сбылись мои мечты. Я всегда хотела стать известной певицей. Впрочем, к этим мечтам в Церкви относились без особого одобрения, и в прошлом мне доставалось от духовенства за то, что я была "тщеславна", поскольку пела слишком громко, или слишком с чувством, или просто потому, что мне очень нравилось выступать. Но здесь некому было мне запрещать. Клифф и Симона были не против моего пения, а у Дарлин я и не спрашивала, что она об этом думает. Я предвкушала предстоящее пение, как у USO [United Service Organizations], но для Красной Армии, и была потрясена тем, что мне подвернулась такая возможность.
Воинская часть располагалась недалеко от Летнего дворца, и мы отправились туда с телевизионной командой на смешном оранжевом микроавтобусе, который запомнился мне ещё в аэропорту.
В части был небольшой актовый зал, в который колонной стали заходить советские солдаты в форме. В ключевых точках актового зала установили камеры. Красное платье на бретельках ниспадало складками с моих плеч до лодыжек в красных завязках. Накануне вечером я заплела свои длинные золотистые волосы в косу, и сейчас они были пышные и курчавые, буйные, как грива у льва. Коля оставался за кулисами рядом со мной и воодушевляюще поглядывал на меня.
— Деб, когда ты закончишь петь, — сказал он, — тебе подарят цветы. Возьми цветы и скажи "спасибо" по-русски, а потом скажи, что ты любишь их, на английском! Будет очень круто!
Камеры поехали, я вышла на сцену, нервно улыбнувшись ненадолго ослепившему меня яркому прожектору, и покосилась в сторону ждущих солдат. Заиграли первые грустные ноты песни, я начала раскачиваться в такт, позволив ей увлечь меня, и потом я начала подпевать, стараясь попадать в воспроизводимую запись. Пару раз я точно не попала, но, похоже, никто не заметил. Когда песня закончилась, на сцену поспешил солдат с огромным букетом красных роз, который я приняла с улыбкой и грациозным поклоном.
Я помахала солдатам.
— Спасибо! — крикнула я. — I love you guys!!
Солдаты не очень много аплодировали, зато тут и там раздавались одобрительные возгласы. Я снова поклонилась и ушла за кулисы, где Коля взял меня за руку и познакомил с некоторыми рядовыми. Солдаты окружили меня со всех сторон, протягивая прямо к моему лицу рублёвые банкноты и другие клочки бумаги, выпрашивая автографы.
Чувствовать такое к себе внимание было просто чудесно, и, однако, помимо этого, я немного ощущала себя самозванкой. Как-никак, я была всё-таки не Барбра Стрейзанд! Я вообще была никем! Но я продолжила разыгрывать этот спектакль, радуясь, что могла принести хоть немного света в унылую жизнь Советской армии. Один из солдат пустил по кругу бутылочку водки.
— Знаете, — сказал солдат по-английски с сильным акцентом, — нам тут пить водку нельзя! Может влететь! Но мне наплевать!
Он передал водку мне, я сделала глоток, улыбнулась и отдала бутылку назад.
Русский солдат просиял мне в ответ, но потом лицо его стало серьёзным, и он торжественно произнёс:
— Если у нас с вами будет война, надеюсь, вы победите.

Глава десятая

Беспокойство — служанка творчества.
Т. С. Элиот

Дарлин, называя меня "настойчивой и впечатлительной", была права, хоть и пыталась этим оскорбить. Я была артистичным, музыкальным, творческим и эмоциональным человеком. Из-за этих качеств я была одинока, потому что большинство людей, как ни странно, имели больше общего с Дарлин, чем со мной. Я мечтала найти единомышленников в России среди актёров, музыкантов и поэтов. В глубине души я чувствовала, что это желание шло ещё дальше. Но меня начинали уже мучить сомнения. Сомнения насчёт будущего. Сомнения насчёт любви.
Когда я работала над сценариями для "Найди меня" и исследовала с Колей телецентр, я была в экстазе от своей жизни. Я чувствовала себя реализовавшимся человеком, уверенным, счастливым, как будто в России у меня были супер-способности. В Америке я была никем и ничем — обычной выпускницей колледжа, работавшей скромным сценаристом для религиозной телепередачи. Я умела петь — и что с того? Петь мог каждый, и многие пели лучше меня. Я была непримечательным человеком, и тысячи других непримечательных людей в Голливуде были готовы подрабатывать официантами и жить на улице ради шанса когда-нибудь стать звездой. Но в России я оказалась тут же заброшена на пьедестал славы. Я пела на телевидении для восьмидесяти миллионов зрителей! Это было невероятно. И, конечно, так долго продолжаться не могло.
Прошло уже почти шесть месяцев в Советском Союзе, и моя "новизна" начала исчезать. Я уже была не "американка", а просто человеком со своими проблемами. Человеком, с которым было не всегда весело и приятно.
Я никогда не знала заранее, что может привести к приступу беспокойства. На самом деле я тогда даже не знала этого словосочетания — "приступ беспокойства", — но испытывала эти приступы всю свою жизнь. Они заключались в том, что у меня подступал к горлу комок, я начинала плакать и не могла остановиться, чувствуя только стыд и страх — особенно если это происходило на глазах у других. Русские говорили, что я "нервная". Nervous.
Я жила в своём собственном мире чувств и не имела смелости с кем-нибудь им поделиться. Я не смогла бы объяснить эти чувства, даже если кто-нибудь меня попросил. Я и сама не до конца в них разбиралась. И иногда они так меня переполняли, что вырывались наружу.
Однажды русские устроили вечеринку для всех сотрудников. Я сидела в углу рядом с Дарлин, флиртующей с продюсером популярного телесериала "Адамово яблоко". Я попыталась принять участие в беседе, но мой русский всё ещё был далёк от совершенства.
Режиссёр засмеялся над чем-то, сказанным мной, и повернулся к Дарлин. — Она что, сказала "хуй"? — спросил он.
— Что значит "хуй"? — спросила я.
— "Dick", — сказала она, нахмурившись, и они засмеялись.
Несколько раз я попыталась снова присоединиться к разговору, но мои попытки были отвергнуты, и в конце концов я сдалась. Я чувствовала себя подавленной, одинокой и с ужасом поняла, что слёзы катились по моим щекам. "О господи, только не это! Как их остановить?" — подумала я в отчаянии. Деваться было некуда. Я не могла выбежать из комнаты через всю толпу, потому что произошел бы скандал. Так что я просто сидела в углу, и слёзы катились по моим щекам, но скандал всё-таки случился — "кроткий и молчаливый".
Из вежливости никто ничего не сказал, но я знала, что все видели, как я плачу. Мне хотелось провалиться на своём месте и исчезнуть. Потом русские сказали, что для всех нас у них приготовлены подарки. Мне, Клиффу, Симоне и Дарлин подарили книги с русской классикой. В каждой книге на титульных страницах русские написали по пожеланию. Пожелание, написанное для меня, было особенно личным, и я должна была громко зачитать его вслух.
"Веселье и счастье пусть Дебби найдут,
а неурядицы к чёрту идут!"
Я была в полнейшем ужасе. Я уже не слушала, что было написано в других книгах, — кажется, это были русские пословицы и поговорки. Я даже не могла хотя бы попытаться объяснить свой стыд. Это был кошмар. У меня было такое чувство, будто всё это происходит не со мной. Я заметила, как Симона понимающе кивнула и поглядела на Клиффа. Наступило неловкое молчание. Я сумела выдавить "Спасибо", благодаря русских за подарок.
— Заплакать на вечеринке, — заметила уже потом Симона, — это печально. Но, может быть, теперь русские будут к тебе относиться лучше, раз они увидели, что и у тебя есть свои слабости. Может, им приятно видеть, что американцы несовершенны.
— А я тебе что говорила? Ты для русских обуза, — сказала мне Дарлин. У меня земля ушла из-под ног. Конечно, так оно и было.
— Бедные ребята, — продолжала она, — они так стараются помочь тебе, у них на тебя уходит столько сил!
После этого случая я ушла в себя. Мне было стыдно. Я нашла укромное место на верхних ступеньках лестницы в телецентре, сидела там и иногда читала, писала в своём дневнике или просто размышляла о странных событиях, происходящих со мной. Здесь было моё "убежище" на те случаи, когда я чувствовала, что снова становлюсь слишком "нервной" для окружающих.
Я не знала, сколько ещё смогу выдерживать совместное житьё с Дарлин. Я была глубоко несчастна. Со мной она вела себя осуждающе, холодно и сдержанно, и совершенно наоборот — с русскими. Особенно с молодыми русскими парнями. Мои друзья, Коля и Кирилл, похоже, относились к ней хорошо и часто разговаривали с ней, и от этого мне ещё чаще хотелось сидеть на той лестнице. Они не знали Дарлин с той стороны, с которой знала её я.
Так или иначе, но в тот год у судьбы были свои планы насчёт Дарлин. Клифф каждую неделю писал отчеты мистеру Большому и Важному Боссу, и вскоре мистер Большой и Важный Босс решил, что участие Дарлин в проекте должно ограничиться только полугодом, а остальные останутся на целый год. Дарлин была в ярости, но, как ни странно, в эти последние месяцы её пребывания в России она стала относиться ко мне лучше. Друзьями мы не так и не стали, но теперь в наших отношениях, хотя бы ненадолго, появилась вежливость, а иногда даже понимание. Теперь пришёл её черёд быть "белой вороной".
Дата отъезда Дарлин приближалась, и мне показали новую квартиру на юге города, недалеко от площади Победы — памятника солдатам Красной Армии, сражавшимся и погибавшим во время Великой Отечественной войны, или, как называли её американцы — второй мировой войны.
Это была маленькая студия с крошечной кухней и раздельным санузлом. Единственная комната в этой квартире служила и гостиной, и спальней. В закутке размещалась уютного вида кровать средних размеров под коричневым вязаным покрывалом ручной работы. Под большим окном в комнате стояли два ярко-красных кресла. И на одном из этих кресел на весеннем солнышке лежала, свернувшись клубочком, красивая сиамская кошка. Дом, милый дом!

Глава одиннадцатая

Одинокому — везде дом.
Русская пословица

Жить самой по себе было одиноко, но одиночество в сравнении с той подавляющей атмосферой, в которой я находилась до этого, было облегчением. Наконец-то я могла свободно вздохнуть! Я предвкушала возможность приглашать сюда своих русских друзей, устраивать собственные вечеринки и радоваться их обществу, не переживая из-за того, что Дарлин "уведёт" беседу или начнет двусмысленно шутить под смех моих друзей.
Я жила всего в нескольких кварталах от Кирилла, и поэтому иногда ездила домой в его обществе. Если у Кирилла были деньги, он тратил их на машины, которые ловил — если, конечно, перед этим сделал достаточные запасы сигарет и водки. У людей, у которых в то время водились лишние деньги, было привычкой ловить машины. Для этого нужно было просто встать на обочине, протянуть руку и помахать ей. Кто-нибудь останавливался, далее вы открывали дверь, объявляли, куда вам нужно, и водитель называл в ответ цену по своему усмотрению (в те дни обычной была сумма между десятью и двадцатью пятью рублями). Если цена вас устраивала, водитель говорил: "Садитесь!", и вот вы в пути.
Каждый день по своему настроению я выбирала различные виды транспорта. Если мне хотелось поболтать, я останавливала машину. Я обнаружила, что иногда бывали дни, когда мне нравилось разговаривать с самыми разными водителями. Случайных пассажиров вроде меня подбирали машины всевозможных видов. Похоже, и обычные граждане, и милиция, и скорые, и даже военные с удовольствием пользовались возможностью подзаработать пару рублей на стороне. Однажды меня удивил гигантский автобус Интурист, идущий пустым после работы. Он подкатил ко мне и опустил свои величественный гидравлический трап с шипением, напоминающим DeLorean из "Назад в будущее". За двадцать пять рублей я купила себе поездку до дома, одно топливо для которой, возможно, стоило в несколько сотен раз дороже.
Как только я садилась, водитель неизменно спрашивал, откуда я. Я сделала из этого игру. "А как вы думаете, откуда я?" — спрашивала я по-русски. Они пытались угадать с нескольких попыток. Обычно они называли Эстонию, Польшу, Литву, а иногда Норвегию. И лишь редко они отгадывали, что я из Америки. В тысяча девятьсот девяносто первом году в России жило мало американцев, и они почти без исключения проживали в "гостиницах для иностранцев" и не ловили попутные машины. Кажется, в те времена только русская мафия была знакома с американским акцентом.
В те же дни, когда говорить мне не хотелось, я добиралась на метро. Русские не говорили в метро, и я старалась изо всех сил слиться с толпой, сидя спокойно и без эмоций, читая книгу. Я одевалась как русские — носила зимой меховую шапку и длинное чёрное пальто. Свои длинные светлые волосы я заплетала в косу, как в русских сказках.
Я была на седьмом небе от своей новой свободы. Теперь, когда Дарлин уехала, у меня наконец-то появился шанс блистать. Я приглашала русских друзей, и мы проводили время за приятными беседами и бутылками сладкого Советского шампанского, вина, коньяка или водки. Часто я дарила им приятные мелочи: американское пиво, шотландский джин, европейский шоколад — то, что продавалось в "Берёзке".
Это было счастливое время. Блаженное время: зимой пришли белые ночи. Солнце оставалось белым, как масло, и только слегка уходило за горизонт до рассвета. В такие ночи хотелось гулять допоздна, закатывать вечеринки, а ещё налетали комары.
Комары в Ленинграде были размером с вертолёт. На окнах не было сеток, так что комары атаковали мою комнату всю ночь и звенели так громко, что, наверно, соседям было слышно, и кусали меня, как только мне удавалось заснуть, спрятав голову под подушкой.
Тогда от них не было химических средств, и мне приходилось использовать лак для волос. Они пикировали на меня, как маленькие МиГи, а я била по ним из своей артиллерии, пока они не оставляли меня в покое — или пока я не уставала от этого поединка. Последнее, пожалуй, случалось чаще.
Жизнь пока была хороша.

Originally Posted by Valda

Не могу найти"пробулькав" по словарю :-/

In Russian the system of verb prefixes is more regular than in English so often verbs (and verb derivatives like perticiples) with standard meaning of standard prefixes are not mentioned in vocabularies. You just can make them when you need. BTW "дорешено" is also an example of the same.

So if you can not find a verb with a prefix, cut off the prefix and search for "булькать" or "решено", then modify the meaning according to the prefix.

...and was located on the third floor of the sprawling concrete Leningrad Television building.

Судя по всему, это значит "широко раскинувшееся", но я перевел так: и расположенном на третьем этаже широченного бетонного здания Ленинградского телевидения.

Originally Posted by Inego

Судя по всему, это значит "широко раскинувшееся", но я перевел так: и расположенном на третьем этаже широченного бетонного здания Ленинградского телевидения.

...находился (чтобы не повторять рас...) на третьем этаже широко раскинувшегося здания Ленинградского телевидения вроде нормально звучит.
Широченные у меня скорее ассоциируется со штанинами. И да, таки просторечное (проверила на всякий случай).