Thread: Russian translation of "My Big Fat Soviet Adventure" (see Blogs)

Спасибо, Inego! Отлично!

Глава четырнадцатая

Вскоре после моего переезда на новую квартиру я пригласила Колю, Кирилла и Диму на вечеринку в честь новоселья. Дима привел с собой свою девушку Иру. Мы пили шампанское и водку и поднимали бокалы за дружбу. Разговор зашёл о музыке, и, раскованная алкоголем, я запела непристойную русскую народную песню про парочку, отправившуюся на лодке кататься по Волге.
Поцелуй меня, миленок,
Без отрыву сорок раз,
Лишь тогда тебе поверю,
Что любовь крепка у нас!
Русские захихикали от моего странного акцента, а Коля спросил меня, понимаю ли я смысл слов. Я заявила, что понимаю, но он всё равно захотел объяснить мне смысл песни, и я покраснела от щекотливости темы. Его зеленые глаза искрились радостью, так как он заметил моё смущение, и от этого оно становилось только больше.
Через несколько дней он спросил меня, не хочу ли я с ним отправиться смотреть достопримечательности. Я была рада возможности такой экскурсии. Мы с Колей немного прокатились на ржавом красном троллейбусе в сторону от здания телецентра и вышли у Приморского парка Победы. Он повел меня через лужайку к озеру, у которого я увидела множество ярко раскрашенных катамаранов.
Я засмеялась, заметив, как Коля пытается напустить невинный вид. О господи, он думает, что я поцелую его, как в той песенке! Мы стояли в очереди на прокат, и я призадумалась. Мой смех сменился чувством вины. Я искала способ избежать его "натиск", не обидев и не потеряв в нём друга. Мы крутили педали маленького желтого судна, катались по озеру, и я постоянно старалась поддержать разговор, нервничала и пыталась направлять его в самое житейское русло.
В то время мы говорили практически на своём собственном языке — странной помеси русского и английского, которую окружающие не всегда понимали. "Ping!" — говорили мы друг другу, если наши пути пересекались в лабиринте коридоров "телевидения". Никто, кроме нас двоих, не знал, что это значит. Это было наше личное приветствие — напоминание о том, как однажды мы разговаривали о подводных лодках. Я рассказала ему, что подводные лодки здороваются, "пингуя" друг друга в темных, безмолвных глубинах океана.
Но я чувствовала, что Коля уже удаляется от меня, как корабли расходятся во тьме. Мне было очень плохо от этого чувства. Я не хотела обидеть его! И не хотела оттолкнуть. Я просто не хотела, чтобы он меня "не так понял".
Жизнь в колледже "Амбассадор" плохо подготовила меня к подобным ситуациям. Четыре года подряд я скрупулёзно придерживалась "безбрачного" образа жизни, который был в колледже обязательным. Встречаться с одним и тем же молодым человеком более двух раз за семестр запрещалось. Держаться за руки было нельзя, о поцелуях не могло идти и речи. К тому, чтобы просто сидеть вместе с человеком противоположного пола, у нас относились неодобрительно. Ни у кого даже мысли не было, что можно "застукать" девушку наедине с парнем в закрытом помещении! Нам настойчиво предписывали удерживаться "от всякого вида зла" — и остаться наедине с учащимся противоположного пола вызывало подозрение.
Помимо строгих правил, которым мы следовали, в свои двадцать пять я еще и не была особо уверена в своей красоте. Еще каких-нибудь год-два назад женщинам в Церкви запрещалось пользоваться косметикой, а без неё я воспринимала своё отражение в зеркале как "серую мышку", а не как красоту. Воспринимать себя красивой считалось у нас тщеславием в стиле Далилы, Иезавели или ещё каких-нибудь ветхозаветных искусительниц. Это было недостойно настоящего обращенного в Истинную Церковь Бога.
Да, я была творческим, талантливым человеком. Но эти достоинства не ценились мужчинами в колледже Амбассадор. Многие из них, задавшись целью попасть в священство, мечтали о раболепных жёнах, готовых "обернуться" вокруг мужа и забыть о своих мечтах. Им была нужна женщина, как из тридцать первой главы Притчей Соломоновых: умеющая хорошо готовить и убирать, без каких-либо целей в жизни, кроме как быть безупречной домохозяйкой и матерью. К женщинам, мечтающим о своей карьере, относились неодобрительно.
Я не пользовалась особой популярностью у парней в колледже. Они смеялись надо мной за моей спиной, или, что хуже, встречались со мной из жалости. Может быть, дело было отчасти в моей фамилии, которая звучала устрашающе для тех, кто вырос в тени моего дяди. Но про себя я думала, что что-то со мной не так. Что я непривлекательна для мужчин.
А теперь внезапно я оказалась в центре внимания нескольких русских парней. Дарлин уехала и больше не могла красть внимание ко мне и забивать клинья между мной и моими друзьями. Это было чудесно. Я была на седьмом небе. И даже не пыталась ничего контролировать.
Я догадывалась, что между Колей и Кириллом развернулась какая-то борьба, но не была уверена, почему они так плохо относятся друг к другу. Как-то вечером, перед уходом из телецентра, я застала Кирилла, сидящего с подавленным видом в одиночестве за столом. Я спросила у него, что случилось, и он ответил по-русски, что у него нет друзей.
— Я — твой друг, — сказала я тоже по-русски.
И с тех пор я чувствовала особое родство с этим одиноким, темноволосым русским парнем. Он жил в той же части города, что и я, и поэтому мы часто возвращались с работы вместе. В свои двадцать один год Кирилл отличался иронией, сарказмом и зачастую цинизмом. Он отслужил два года в Советской армии, где водил танки. Боя он никогда не видел, но что-то в его жизненном опыте оставило тень в его душе, которую я могла почти физически ощущать, как в своей. Мне сразу же захотелось встать на его защиту. Он не пользовался популярностью, и Коля часто отзывался о нём плохо.
Я заявила Коле, что он должен подружиться с Кириллом. Что неправильно следовать за толпой и издеваться над ним. Я не понимала, почему столько людей относилось к нему плохо, и хотела помочь ему найти друзей. Коля был не в восторге, но нехотя согласился попробовать наладить отношения с Кириллом. Но только потому, что я его об этом попросила.
Через какое-то время Коля и Кирилл были у меня в квартире и пили сладкое Советское шампанское. Я не выдержала и стала рассказывать им, как плохо мне было в Церкви, какие испытываю противоречивые чувства, и как трудно мне было уживаться с другими членами экспедиции. Я поспешно выложила им все свои проблемы, и мне было так хорошо оттого, что с кем-то я могу быть честной — но в то же время мне было неловко. Не уверена, что тогда они поняли всё до последнего слова, но мои чувства, как мне кажется, удалось передать.
— Мы с тобой, Деб. Мы с тобой, — сказал Кирилл, похлопывая меня по спине.
Мне стало тепло от той близости, которую я ощутила со своими русскими друзьями. В сердце своём я почувствовала подтверждение своим мыслям: я всегда знала, что русские — не монстры, как их изображают в американском кино. Это было такое достижение! Мне хотелось обнять себя саму от радости.
Но спустя пару дней я заметила клочок бумаги, выпавший из кармана у Кирилла на работе. Я подобрала его и увидела, что это письмо ему от Дарлин.

Здорово. Спасибо, Инего. Молодец, ты.

Глава пятнадцатая

То, что Дарлин контактирует с моими друзьями, раздражало меня, но я ничего с этим не могла поделать. Конечно, она могла общаться с кем угодно. И всё же я не могла не чувствовать боль от предательства моих русских друзей, которые дружили с тем, кто так сильно меня обидел. Я рассказала им о том, как она со мной обращалась, но они отмахнулись от моих переживаний, заявив, что она не так уж и плоха. С ними она ведь, как-никак, всегда была очень мила.
Лето перевалило за половину, и в Ленинграде было жарко и влажно. В давние времена город был построен на болоте и, хотя вода разветвлялась на систему каналов, почти как в Венеции, место хранило память о том, что с античных времен здесь была топь.
Время от времени мы с друзьями ссорились. Кирилл обижался на сказанные мной слова, и иногда мы дулись друг на друга по несколько дней. Коля проводил со мной всё меньше времени, и сейчас у него появилась русская девушка — высокая, привлекательная брюнетка с короткой причёской и изящными, но отстранёнными манерами. Я ничего про это не говорила, но про себя была подавлена.
Похоже, рушились мои самые сокровенные мечты, в которых я даже не смела себе признаться. Я ни с кем не могла поделиться тем, что происходит внутри меня, но моё беспокойство всё равно проскальзывало наружу совсем некстати и заставляло испытывать неловкость меня и членов нашей команды.
Меня раздражала моя преподавательница из Ленинградского университета, которая занималась нашим русским. Я находила её уроки скучными и утомительными, и, казалось, мой русский продвигался только в то время, когда я общалась со своими русскими друзьями. Преподавательница, глядя на меня, качала головой — наверняка она считала меня странной особой. Кирилл говорил со мной, как с ребёнком, как будто излишняя артикуляция слогов могла помочь мне лучше понимать его. Коля редко разговаривал со мной по-русски, предпочитая практиковаться в своём английском во всех наших разговорах, происходивших уже не так часто.
По субботам были наши церковные службы с Клиффом и Симоной. Наша Церковь придерживалась традиционного иудейского шаббата, начинавшегося с захода солнца в пятницу и заканчивавшегося с закатом в субботу. Служба проводилась поочередно у каждого из нас. Мы готовили второй завтрак и, окружив магнитофон, слушали проповеди, которые присылали нам на кассетах из штаб-квартиры Церкви в Пасадене.
Хоть я и чувствовала себя с Клиффом и Симоной комфортнее, чем с Дарлин, всё же я не была с ними до конца открыта. Клифф возглавлял проект, а Симона была его партнёром. Большую часть времени они проводили, занимаясь своими проектами, в которых я не принимала участия, и были единственными людьми, выходившими на связь с Церковью. Мне становилось всё больше и больше обидно из-за того, что я была "третьей лишней", и я чувствовала, что они ко мне относятся снисходительно, по-начальственному.
Симона начала вести еженедельную передачу под названием "Золотая рыбка", призванную объяснить основы капитализма и рыночной экономики российской аудитории, жаждущей информации обо всём "западном". Я почувствовала зависть. Я чувствовала себя оставленной за бортом и не понимала, зачем вообще нахожусь в России. Я хотела писать статьи для "Доброй вести", церковной газеты, но Симона и так уже писала колонку для ежемесячного издания, так что всё, что я писала, казалось мне притянутым за уши, и после короткой заметки о жизни в СССР я бросила эти попытки.
Тем временем советская экономика всё больше выходила из равновесия. Инфляция взлетела до небес, и наш оклад менялся каждую неделю в зависимости от стоимости рубля. По четвергам мы заходили в отдел заработной платы, где нам вручали конверты, набитые купюрами. Советские рубли были разноцветными и напоминали игровые деньги из популярной американской игры "Монополия".
Каждый день, заходя в телецентр, я останавливалась и показывала свой пропуск контролёру, сидящему за столом сразу за главным входом в здание. Пропуск представлял собой маленькую красную книжку с советским серпом и молотом, тиснёным золотом на обложке. Бывшие внутри моя фотография и подпись руководителя Ленинградского ТВ свидетельствовали, что я сотрудница Лентелерадиокомитета. Показав пропуск, я садилась в древний, расшатанный лифт и ехала на третий этаж, где мы работали. Лифт был до смешного медленный. И часто, когда я добиралась до рабочего места, занятий для меня не находилось, и меня можно было застать за игрой на компьютерах, пожертвованных Церковью.
Как-то раз, заходя на компьютер, я случайно наткнулась на один из отчетов Клиффа для штаб-квартиры Церкви. В отчете Клифф рекомендовал не принимать людей, не состоящих в браке, в будущие проекты — можно было брать только семейные пары.
Я была возмущена! Я почувствовала, что в отчете Клифф имел в виду именно меня. Как будто я в чём-то допустила оплошность, повлиявшую на всё будущее проекта. Я устроила с Клиффом и Симоной разговор начистоту. Заявила, что старалась быть настолько острожной, насколько это вообще возможно! Что никаких правил Церкви я не нарушала. Сказала, что чувствую себя разочарованной и покинутой. Но всё это ничего не дало. Они не поняли моих чувств и заявили, что не знают, как можно меня "вовлечь" в проект ещё больше. Постепенно я погружалась в изоляцию, и обычная ежедневная жизнь становилась мне всё тягостней.
Время от времени Кирилл и Коля звали меня с собой на обед в служебную столовую. Мы стояли с подносами в очереди, и я старалась не смотреть слишком внимательно на обшарпанную кухню, пока нам накладывали еду в тарелки. Почти каждый день была разновидность макарон и сметана. Иногда бывали яйца — вареные или в виде яичницы. Сама кухня была грязной. С потолка свисали длинные лохмотья копоти, а повар всегда был заляпан жиром и грязью.
Часто мы сидели вместе за одним столом. Коля и Кирилл начинали быстро о чём-то болтать, так что я не понимала их речь. Обычно их речь представляла собой бесконечный поток мата — языка русских ругательств и непристойностей. Американцы, у которых по сравнению с русскими гораздо меньше ругательств, будут удивлены, узнав, что мат, по сути, — это целый язык внутри русского языка. Если все американские ругательства уместятся на паре страниц, для русского мата понадобится целый словарь.
Я ковырялась в своей тарелке и вслушивалась в их слова, тщетно пытаясь их понять. Женщинам пользоваться матом не полагалось, но мужчины часто говорили на нем бегло, и он на самом деле был отдельным языком — особым языком для мужчин. Я по крайней мере хотела быть в курсе того, о чём они говорили — вдруг они обсуждали меня, — но это не удавалось, так что я делала вид, будто увлечена своей тарелкой, и чувствовала себя покинутой и одинокой.
Однажды в своей тарелке с лапшой я обнаружила часть таракана. Я отодвинула его в сторону и продолжила есть. Означало ли это, что я становилась, как местные жители? Я и сама не знала. Но с едой были проблемы, и я всегда была голодна. Я сильно потеряла в весе за своё пребывание в Советском Союзе, и, хотя здоровье у меня было в полном порядке благодаря ежедневной ходьбе, я тосковала по добротной американской еде.
По счастью, летом русские брали отпуска. И я, в качестве временной "советской гражданки", тоже имела права на месяц отпуска.
Как нельзя более кстати, подумала я.

Спасибо, ещё раз, за перевод

Есть ли маленький ошибок в этом предложением? Не знаю, нужна точка?

Хоть я и чувствовала себя с Клиффом и Симоной комфортнее, чем с Дарлин, всё же я не была с ними до конца открыта. Клифф возглавлял проект, а Симона была его партнёром Большую часть времени они проводили, занимаясь своими проектами, в которых я не принимала участия, и были единственными людьми, выходившими на связь с Церковью.

Всё верно, Деб. Там нужна точка. Поправил, спасибо!

Как-то раз, заходя на компьютер, я случайно наткнулась на один из отчетов Клиффа для штаб-квартиры Церкви.

Original: One day, when I was logging onto my computer, I accidentally came across one of Cliff's reports to Church headquarters.

What the hell is that? Looks like inaccurate translation in bad Russian. Where is "my"?

The correct variant: "Как-то раз, зайдя в свой компьютер, я случайно наткнулась..."
"Зайдя" (or "войдя") because perfective is preferable, the author didn't mean a login process, it's obvious from the context.