Глава первая. Чужая в чужой земле
“Я понял, почему люди смеются. Они смеются потому, что им больно и смех — единственное, что может заглушить их боль.”
— Роберт Э. Хайнлайн. Чужак в чужой земле
Война в Афганистане была еще свежим воспоминанием. Она закончилась почти двумя годами ранее моего прибытия в Советский Союз.
Вооруженный конфликт между США и Ираком, известный под названием "Операция "Буря в пустыне", начался всего за два дня до того, как я покинула цитрусово-теплый климат Южной Калифонии и отправилась на двухлетнюю отработку в Ленинград (СССР). Когда я спускалась из лайнера на асфальтобетон в Ленинградском международном аэропорту вечером 22 января 1991 года, воздух был таким холодным, что волоски замерзали в ноздрях.
Лайнер только что прибыл из Хельсинки и успел уже выпустить немногочисленную группу людей, которые вели себя весьма сдержанно и устроили перед выходом жидкие аплодисменты и вялые возгласы одобрения, когда колеса лайнера остановились и мелодия, тихо игравшая в кабине пилотов, замолкла, пробулькав, как умирающая лягушка.
Я почувствовала дрожь возбуждения при виде манящего терминала. Он напоминал врата в незнакомую и таинственную страну — врата, пройти сквозь которые я мечтала всю свою жизнь.
Я вряд ли смогу объяснить, чем же так захватывала меня Россия в двадцать пять — это сделать не легче, чем объяснить, почему она захватывает меня и сейчас, в сорок семь. То впечатление, которое произвела на меня Россия, иначе как суровым назвать нельзя. И всё же в России есть какая-то нежная красота, хоть зачастую и ускользающая, которая глубоко тронула мою душу. А может быть, так на меня действовала тайна того места, которое, как я полагала, американцы по-настоящему не понимали. Места, о котором нам столько лгали.
Остальным американцам, возможно, было сташно идти в череде пассажиров по длинному бетонному коридору, где мы, один за другим, предъявили паспорта молчаливому человеку в униформе за окошком. Когда в суровом коридорчике очередь дошла до меня, служащий отрывисто сказал: "Паспорт, пожалуйста". Я вручила паспорт неулыбчивому служащему, который внимательно оглядел мое лицо, взглянул на фотографию, затем снова на лицо, и так три раза — как в замедленной съемке.
Его лицо не выражало совершенно ничего. Пустое, совершенно спокойное. Я улыбнулась ему, когда он отдавал мне паспорт. Без ответа. Я пришла в себя после нахлынувшего на меня ощущения запуганности и прошла по коридору в терминал, где присоединилась к остальным членам проекта.
Среди них были Клифф и Симона — пара из Австралии. Я проучилась с ними в колледже четыре года и хорошо знала обоих. Кроме того, мы с Симоной работали в университетской газете. Симона уже бывала в России — раздавала библии — и говорила по-русски наполовину свободно. Среди американцев была еще выпускница Стэнфордского университета, магистр русской литературы по имени Дарлин. Я не очень хорошо ее знала, но у нас была общая близкая подруга, с которой я была знакома еще с колледжа, и мне не терпелось повстречать родственную душу, которой мечталось пожить в России.
Что же касается меня, мне хотелось думать, что меня выбрали для участия в проекте из-за моего опыта в качестве сценариста религиозной получасовой информационно-новостной передачи "Мир завтра". Я одна из всей команды имела опыт работы на телевидении, да и к тому же именно на телевидении нам и предстояло работать. Но в глубине души я подозревала, что меня добавили в проект скорее из-за фамилии.
Нам выдали бумажные визы и сказали иметь их всегда при себе, пока мы находимся в России, однако их нельзя было забрать с собой по возвращении на родину. Лично я была расстроена тем, что у меня не останется хотя бы печати в паспорте как знака памяти об этой поездке. У меня уже была коллекция из не менее дюжины печатей разных стран, в которых я побывала в прошлом в качестве волонтера по разным программам.
Я работала на археологических раскопках в Сирии. Я преподавала искусство в летнем лагере в Шотландии и жила на овечьем поле на "красивейших берегах Лох-Ломонда" [цитата из шотл. песни "The Bonnie Banks o' Loch Lomond"] два лета подряд. Среди прочего я побывала в Израиле, Иордане, Германии, Великобритании, Нидерландах и Скандинавии.
Моя жажда приключений утолялась этими проектами, оплачиваемыми Всемирной Церковью Бога. Я была за них благодарна. Они помогали компенсировать тот строго религиозный образ жизни, которого я придерживалась, будучи (втайне сомневающимся) членом этой церкви, основанной моим собственным дядей.
ВЦБ выбрала нас, четверых, из более трехсот пламенных добровольцев, желающих попасть в гуманитарный проект Международного культурного фонда "Амбассадор" в России. Фонд был создан моим дядей Гербертом У. Армстронгом, известным в то время, с целью создания опорных пунктов Церкви за рубежом путем благотворительности.
В Россию нас не отправляли проповедовать — по крайней мере открыто. Смысл был в том, чтобы установить хорошие отношения с Россией — своего рода церковная рекогносцировка с целью понять, насколько плодородна была почва в России для засева Церковью новых семян.
На оформление договора ушли годы. Большую часть работы проделала Дарлин, которая была знакома с людьми из администрации Ленинградского комитета по радиовещанию. "Гласность" — политика, которую недавно начал проводить Горбачев — дала нам уникальную возможность сотрудничества с российскими коллегами из телевидения, и Церковь, руководимая в этот момент преемником русского происхождения моего покойного дяди, охотно за нее ухватилась.
Советские власти оплачивали наше проживание все время, пока мы там были, в рублях, и мы могли жить как "обычные" советские граждание — опыт редкий и поучительный. Взамен Церковь предоставляла современные компьютеры, стоимость которых, скорее всего, значительно превосходила нашу зарплату, которая в начале нашей тамошней жизни равнялась примерно пятидесяти долларам в месяц.
Но когда мы медленно проходили таможню в тот холодный январский день и видели наших будущих коллег, приветственно улыбающихся и протягивающих букеты цветов, мысль о деньгах была далека нам.