Глава вторая

Последовавшие теплые приветствия и улыбки немного растопили арктический холод, и наши русские коллеги великодушно взяли багаж и сложили в крошечный оранжевый фургон. Меня поразило это странное маленькое транспортное средство, напомнившее мне миниатюрные фургоны, которые я видела в Токио несколькими годами ранее.
Уложив багаж, мы забились в фургон и с удивлением начали разглядывать своих новых сотрудников. Все улыбались, были доброжелательны и веселы. Одеты они были в типичную для советской эпохи одежду, в которой преобладала гамма цветов, популярных в семидесятых, вроде оливково-зеленого, горчично-желтого и коричнево-красного. Четверо из них должны были встретить нас и отвезти из аэропорта по квартирам. Среди них был Юрий — симпатичный темноволосый мужчина лет сорока, ведущий игровой телепередачи. Евгений — худощавый молодой человек армянского происхождения. Маша, говорившая по-английски с безупречным британским акцентом. И Александр, настаивавший, чтоб его звали "Саша". Это был крупный жизнерадостный мужчина с непослушной каштановой гривой, почти полностью скрывавшей его бородатое лицо — были видны только улыбка и очки, придававшие ему вид ученого.
Он напомнил мне Чеширского Кота, и я чуть не хихикнула. Немножко не в себе от смены часовых поясов и четырнадцатичасового перелета, я вдруг выдала: "Вы похожи на хиппи!"
Коллеги по Церкви странно на меня посмотрели, но русские просто рассмеялись, увидев, как я нервно прикрыла себе рот. Однако русские не поняли, что я сказала, и мое замечание проскользнуло незамеченным. И так мы, по дороге в наши жилища, весело болтали и знакомились друг с другом. Клиффа и Симону разместили в маленькой двухкомнатной квартире, а Дарлин и меня высадили в общежитии.
Однако радость от того, что мы были знакомы с Дарлин, быстро испарилась, когда мы впервые остались вместе. После нескольких попыток заговорить с моей новой соседкой по комнате стало ясно, что говорить ей не хотелось. Я как в тумане оглядывала однокомнатный номер общежития, который мы должны были делить. В крошечной ванной в раковине и на зеркале была кровь. Была маленькая железная кровать — Дарлин немедленно решила, что она досталась ей. У обшарпанной бетонной стены стоял одинокий деревянный стол со стулом, и Дарлин сообщила мне, что я могла бы провести ночь за ними.
Дарлин сердилась на русских за то, что нас разместили в не самых лучших условиях, и сразу же пожаловалась на это утром следующего дня. Русские заверяли нас, что всё это временно и что скоро нам подыщут что-нибудь лучше, но Дарлин решительно заявила, что мы не проведем здесь больше ни одной ночи. Чувствуя себя как в бреду от нехватки сна, я склонялась к тому, чтобы согласиться с ней.
Следующую ночь мы провели в квартире. В ней было две комнаты, но всего одна кровать, на которую Дарлин немедленно заявила свои права. Она небрежно сказала мне, что я могу спать в "другой кровати", оказавшейся детской кроваткой. На этот раз я начала спорить с Дарлин, удивившись тому, что она действительно полагала, что в этой кроватке может спать кто-либо старше шести месяцев от роду! Но Дарлин вышла из себя и стала ругать меня за то, что, по ее словам, я была "слишком изнежена для жизни в России". Измотанная двумя бессонными сутками, я не могла спорить дальше. Я села в кроватке, свесив ноги с деревянной оградки, гадая, удастся ли снова когда-нибудь испытать комфорт настоящего матраса.
Прошла еще одна бессонная ночь. Болели мышцы, и я была всё ещё измотана двенадцатичасовой разницей времени. Нужно было убедить Дарлин в том, что нам нужно другое место ночлега. Она не видела повода для повторного переезда. В конце концов, у нее была кровать, и в ней было комфортно. Так что с того, что мне нужно было спать в детской кроватке? Это была не её проблема.
Но, в итоге, мне удалось донести до нее — или, скорее, просто довести ее до того, что она с раздражением позвонила куда-то и добилась другой квартиры, которая неслучайно находилась как раз над тем местом, где жил со своей матерью её друг Иван. Эта квартира оказалось гораздо лучшей — в ней была большая кровать в одной из комнат, которую Дарлин немедленно назначила СВОЕЙ, и диван в другой комнате, который можно было разложить в узкую кровать — это предназначалось мне.
Дарлин ясно дала понять, что ей во мне не нравилось ничего. Она считала себя выше всех нас по статусу, потому что она была выпускницей Стэнфорда. Когда я спросила, могли ли мы хотя бы оставаться вежливыми, она не обратила на это внимания и замуровалась в своей большой спальне, закрыв французскую дверь. Она была там всё время, как зверь в спячке, училась и яростно строчила письма своему пастору в Сан-Хосе.
Я сделала еще несколько безрезультатных попыток наладить с ней отношения и окончательно бросила их, так как каждый разговор заканчивался каким-нибудь оскорблением с ее стороны. Шли дни. Дарлин приглашала к себе своих русских друзей и пила водку бутылками. Мой русский всё ещё был очень плох, и она даже не думала переводить для меня. "Я тебе что, личный переводчик?" — ворчала она, потом заигрывающе хихикала русским и то и дело бросала в мою сторону злобные взгляды. Я была уверена в том, что всё, что она говорила обо мне, было далеко не комплиментами. Её русские друзья по большей части относились ко мне холодно или вообще не обращали на меня внимания.
Я ожидала, что буду чувствовать себя в России немного одиноко — я была иностранкой, и мой русский был всего лишь начального уровня. Но я не ожидала, что меня постоянно будет подавлять и надо мной насмехаться единственный, кроме меня, член нашей команды из моей собственной страны! Мне надоело это самоуверенное и самодовольное отношение, и я сердито обвинила ее в нем. Я сказала ей, что больше не могу терпеть, когда меня игнорируют, что мы в одной команде и что мне нужна ее помощь с переводом, пока мой русский не станет лучше настолько, что я смогу общаться без посторонней помощи. Но она пришла в ярость и заорала: "МНОГО ХОЧЕШЬ! ДЕРЖИСЬ ОТ МЕНЯ ПОДАЛЬШЕ СО СВОЕЙ НАВЯЗЧИВОСТЬЮ!"
Я смотрела на нее, потеряв дар речи и широко открыв глаза. Она уставилась на меня, как будто видела перед собой Гитлера, воскресшего на этой тесной советской кухне. У меня как будто пол ушёл из-под ног. Как можно было жить с этим человеком целый год в чужой стране, где у меня не было друзей и знакомых, кроме неё да пары из Австралии?
По счастью, ежедневная драма проживания с Дарлин приостановилась, когда мы начали работу в только что созданном "Государственном отделе рекламы", появившимся при гласности и расположенном на третьем этаже широченного бетонного здания Ленинградского телевидения. Каждый день я тащилась по снегу до автобусной остановки, потом ехала на автобусе до метро и на нем добиралась до центра Ленинграда, где за двадцать минут доходила пешком до гигантского бетонного здания телевидения.
Дарлин, предпочитавшая останавливать машины и добираться до работы автостопом, редко ездила на работу со мной — к моему величайшему облегчению. Первые несколько дней в моей жизни царила суматоха с новыми лицами и именами. Вскоре после нашего приезда русские устроили вечеринку — вечернюю встречу с чудесными маленькими блюдами: сардины, икра, маринованные овощи и другие закуски. Также был широкий выбор шампанского, вина и водки всевозможных вкусов.
Я наслаждалась настроением, царящим на вечеринке, дружеским подшучиванием с русскими, а Симона и даже Дарлин переводили для неграмотных — Клиффа и меня. Особо рассказывать мне было нечего, так что я вместо этого пила — наливала себе разные сорта водки и выпивала залпом до дна по русскому обычаю после каждого тоста. Но я не рассчитала темп; вскоре лица русских стали нечеткими, комната ушла в сторону и я потеряла сознание. Русские положили меня на стол в задней комнате и накрыли своими куртками, чтобы мне было тепло.
На следующее утро я проснулась в квартире, где разместились Клифф и Симона — в той самой с детской кроваткой, в которой раньше ночевали Дарлин и я. Симона была настолько любезна, что соорудила мне постель из стопки одеял на полу. Она особо не распространялась насчет вчерашней ночи. Да ей и не нужно было этого делать. Я и сама чувствовала, какую глупость совершила, пока с содроганиями избавлялась от проступков прошлой ночи, склонившись над тазиком, поставленным Симоной рядом со мной.
Было ясно, что начала я неудачно. Дарлин выражала своё отвращение и ехидно сообщила Клиффу и Симоне, что, очевидно, я не могла удержать в себе спиртное. На это Симона насмешливо возразила: "Ну, Дебора гораздо меньше тебя", от чего Дарлин залилась краской.
Дарлин, которая была на семь лет старше меня и которую природа наградила довольно плотной фигурой, набирала вес и заполняла объемом колготки с ярким узором, в которых она щеголяла по ленинградским улицам, не обращая внимания на изумленные взгляды бабушек и слово "Ужас!", которое они при этом бормотали.
Но дни шли, и тем же занималась и я — каждый день в снегопад, мужественно перенося часовую поездку на русском общественном транспорте — автобусе и поезде метро. Поначалу часто бывали дни, когда на телевидении было мало дел. Дарлин ретировалась и зависала со своими друзьями, а Клифф, Симона и я пытались научить русских пользоваться компьютерами, которые мы с собой привезли. Кроме этого, нас попросили вести уроки английского для сотрудников ленинградского телевидения и радио. Мне нравилось преподавать английский, и на наши занятия приходило много тех, кто не работал в Лентелерадиокомитете, в том числе и из милиции.
С каждым днем мой русский становился всё лучше, и вскоре я обнаружила, что могу участвовать в беседах хотя и ограниченных, но очень увлекательных. Меня познакомили с самым новым и молодым сотрудником Комитета по рекламе. Ему было девятнадцать лет, а звали его Николай. Он сказал, чтобы я звала его "Коля", и я засмеялась, потому что мне это показалось похожим на "Коала". Мы сразу с ним подружились, и когда он узнал, что у меня был опыт работы на телевидении, то поинтересовался, не смогу ли я помочь ему в написании сценариев для игровой передачи, которую ему предложили вести.
Она была разновидностью "игры в свидание" и называлась "Найди меня".