Thread: Стихотворения на русском языке

http://www.youtube.com/watch?v=XsZU6zo1I80


НЕБЕСНАЯ ЛИСА УЛЕТАЕТ В НЕБЕСА.

Фрагменты небольшой поэмы

Если лечь ногами строго на юг — то
приснится тебе Санкт-Петербург.
Если лечь ногами спать на восток —
то приснится тебе Владивосток.
Ну а ляжешь спать на север головой —
то придет к тебе пустынный прибой.
А придет к тебе пустая полоса —
значит, дом твой улетел в небеса.

1.

Если где он и есть — этот странный летающий дом,
с занавеской и ветром в кровати, — лихой и горбатый,
то он был только там, где мы спали с тобою вдвоем,
как с отцом, как с сестрой, как с лисой, как с собакой и с братом,
через стенку с Васильевной Анной (соседкою) — в сердце моем.
— Я тебя не отдам, — говорил, — я тебя никому не отдам,
в белых брюках твоих: ни грохочущим грузовикам,
ни случайности глупой, ни смерти, ни сожравшим твой мозг лопухам,
а вот девочке — с нежною шеей и именем Аня —
отдам.

Только слишком уж явно
лиса усмехнулась — в усы,
только были у нашей лисы два хвоста невъебенной красы,
только слишком уж крупная рана — на шее у Ани цвела,
а сегодня Васильевна Анна — соседка — во сне умерла.

— Ты заметил,
как слишком по-русски
всю жизнь тосковала лиса? —
Улетает сегодня
лисица твоя в небеса.

2.

.........................................
...........................................
...........................................
...............................................


Не знаю, война не война, сон не сон, бог не бог, или просто так было
надо,
но сходили, называется, за хлебушком — а ведь спали, никому не мешали
(я голышом в одеяле, собака на одеяле:
и ведь даже ни в Тбилиси, ни в Цхинвали).
И вдруг раскололся дом.
То ли ударило НАТО, то ли взорвался газ.
Я-то проснуться успел, но спала, как убитая, такса.
Разлетелись на пять кусков света, и вот уже - нету нас.

...смерть не смерть, дым не дым, рай не рай, ад не ад, дом не дом.
Каждый летит один, каждый думает о своем.


3.

Собака летит в небеса, не проснувшись, и сновидит сладкую думу:
хорошо я устроилась — не зовут меня на притравку,
на охоту не тянут — чтоб лису пошугать, погонять,
а то схватит лисица меня,
понесет, как слюнявый тапок
(за синие горы, за темные реки, за смеркающиеся леса),
буду я в лисьих зубах болтаться, как мертвая тряпка,
мордой своей по ромашкам, летящим навстречу, стучать...

Я же лечу и думаю: вот порвали мне, суки, шавку,
где же теперь я буду Чуню мою искать?

— Ведь любил я тебя, моя Жучка, мой Мухтар, Белый клык и Барбос,
за то, что так сладко и чудно — всё в тебе и сплелось, и срослось,
за глупые взгляды, и трусость, и за ухо твое — на бегу,
а за мертвые раны и брюхо я тебя не люблю (не могу).

Что я буду — понимаешь — представлять?
Ухо к носу, лапы к брюху приставлять?
Как тебя окучивать? —
Хвостик в попу вкручивать?

Для взлетевших в нашу даль
хвостик — лишняя деталь.

Руки — на юге,
Уши — на севере...
Как же мне тебя любить,
чтобы мне поверили?

В общем, война не война, сон не сон, смерть не смерть, жизнь не жизнь,
дым не дым.
Каждый летит в пустоту, каждый думает, что любим.


4.

(К слову сказать, мне всегда казалось, что в любом стихотвореньи, в самом важном слове есть какой-то лишний слог. Например, вот слово «столтворенье» (беру от фонаря, с потолка). В уме, в подглазной тьме оно слышится именно так. А вытянешь всю строфу на бумагу: и понятно, что надо писать «столпотворенье». Лишний слог — это «по». По-временить, по-любить, по-вы-по-ласкивать. И ты все, конечно, потом переделаешь, заменишь это слово на близкое или подвинешь другие — и все вроде бы хорошо, но ты-то знаешь: что там, в тумане, в твоей голове, на ничейной полосе, в небесной какой-то параллельной стихотворной России лежала и лежит настоящая строфа, — та, с лишним слогом. Которого как будто не слышно. Которого — просто — нет. А здесь — есть. Потому что не бывает на русском языке нужных слов. И слог «по» — это тоже лишняя деталь. Всё, как и было обещано.)


Как мы станем умирать, умирать,
мы пойдем друг друга на небе искать,
голубками толстенькими по небу лететь
(у меня в зобу — веселая жизнь, у тебя во рту — веселая смерть),
а в масштабе — как Россия и Польша:
ты поменьше голубком, я — побольше.


...Вдруг я вижу: это что — за ремешок?
Это Чуня, мой прозрачный дружок.
Ты теперь как целлофановый мешок,
вся видна от кровотока до кишок.

И хотя я не так себе представляю момент умиранья
(ну не быть мне в послесмертии тем же):
— Если хочешь, — предлагаю, — на прощанье
(я побольше сгустком света, ты поменьше),
мой туман с твоим туманом погуляет
над проснувшейся Москвою, как и прежде?

— Давайте! — отвечает собака.
А сама уже тает и тает.

Удивительно всё-таки глупая сука.


5.

...Полетим на юг Москвы посмотреть — как там Оленька здоровая живёт,
полетим с тобой на запад посмотреть — как там Ирочка счастливая живёт,
и на север полетим посмотреть, как там Сеня с Сашей в Питере живёт,
Рома, Настенька и Светочка живёт
(у меня уже такой большой живот,
что осталось только несколько минут) —
ну живут — и слава богу, что живут.

А собака уже тает и тает.

...Мне тут снилось однажды: далекий израильский дом,
(всего-то пять дней мы и были с тобою вдвоем),
ты мне всё говорил: ты же темный, как кошкины сны,
потеряешься в городе этом, найдет полицейский, а ты только «мяу» да «ы-ы».
Даже улицы, где ты прописан, ты не знал и, уверен, не знаешь.
А ну отвечай — ведь не знаешь?
И я отвечаю: — Не знаю.
...но зато я узнал, сколько было в нас волчьей любви...
Пять уж лет как проснулся,
а я только «мяу» да «ы-ы».

А еще я запомнил (при жизни) — дом в Москве и заснеженный дуб:
много было в доме этом — рук её и губ,
девять лет одно лишь дело
было у нее:
тело женское, большое,
тело белое твое.
Ты любила это тело, глупая и нежная,
только где же твое тело, тело твое прежнее?
Девять лет меня хотела, молодела, старилась
(но лисе такое дело никогда не нравилось):
трубки разные во рту, лейкемия белая,
лебедь белая моя, что же ты наделала?..

Но когда один человек уходит, выздоравливает или повесился,
другой человек через несколько лет собирает в мешки оперенье его,
все шмотье: белоснежные крылья, пальто
и штаны — и выносит на лестницу,
и спускается к мусоросборнику — и на сердце его легко.

...На помойке выпал снег,
и бомжей обрадовал:
у лисы любимых нет,
ей они без надобы.

Как от них лиса устала,
и во сне не рассказать:
четырех сторон ей мало,
надо пятый свет искать.

Но, прощаясь, говорила
(я, точнее, говорил):
— Тех, которых я любила,
я действительно любил.

— Дорогой автоответчик, ты прости меня за ложь,
(ты потом на человечий сам меня переведешь).
Ни английский я не знаю, ни на русском не пою,
я на ломаном туманном тут с тобою говорю.

Жили-были эти люди, неродная мне семья,
я надеюсь, снова будет кто-то счастлив без меня.
Длится долгое свиданье,
слез прощальных — полон рот.
— Дорогие, до свиданья,
здравствуй, жопа, Новый год.